Франсин Риверс - Книжник [The Scribe]
— Дойдешь до конца улицы, повернешь налево. Потом опять до конца. Там улица изгибается змеей. Пройдешь два фонтана. Сразу за ними первый поворот направо. Постучишь в дверь третьего дома. Спроси Епенета.
Умудрился ли он запомнить все правильно или обречен ночь напролет блуждать по Путеолам?
— Как сказать, от кого я?
— Извиняюсь! Я так разволновался, увидев тебя, что совсем позабыл представиться. — Лавочник засмеялся. — Меня зовут Урбан. — Подался вперед и хрипло произнес:
— Ты — ответ на молитвы многих.
Сила почувствовал, что этот человек возлагает на него большие надежды.
— Петр погиб…
Урбан угрюмо кивнул.
— Нам это известно.
Так скоро?
—Откуда?
— Дурные вести не ждут на месте. Позавчера сюда прибыл наш брат Патробас. Он не нашел тебя в катакомбах.
Патробас. Его Сила хорошо знал.
— Я опасался, что меня выследят и возьмут остальных.
— Мы боялись, что ты в тюрьме. — Урбан сжал руки Силы в своих. — Бог ответил на наши молитвы. С тобой все в порядке. Но мы и не ждали вдобавок такого благословения — увидеть здесь тебя самого.
Благословения? Этот человек повстречал его раз в жизни — и запомнил в лицо. А что если и другие, враги, тоже узнают в нем писца, сопровождавшего Петра? Его присутствие может быть опасно для братьев и сестер.
Господи, неужели все, над чем мы трудились, будет потоплено в крови?
Урбан нагнулся к нему.
— Не тревожься так, друг мой. Путеолы — деловой город. Здесь каждый занят своим и помимо этого мало чем интересуется. Постоянно кто–то приезжает и уезжает. — Он снова повторил указания, на этот раз помедленнее. — Я бы сам тебя проводил, но не на кого оставить лавку. Все воруют… Сам был таким. — Он снова рассмеялся и хлопнул Силу по плечу. — Ступай. Мы еще увидимся. — И принялся зазывать шествующую мимо группу женщин:
— Подходите! Посмотрите на эти чудесные маслины! Лучше нет во всей империи!
Урбан говорил правду. Двух фиников и смоквы хватило, чтобы утолить острый голод, и ничего вкуснее Сила в Риме не ел. Он спрятал остальные в котомку на поясе.
День выдался жаркий, и Сила чувствовал, как на ходу но спине струится пот. Лавки торговцев сменились рядами доходных домов. Болели плечи, он немного передвинул мешок. За долгие годы ему случалось носить грузы гораздо тяжелее этого, но свитки, казалось, весили все больше с каждым шагом.
На стук вышел слуга. Непроницаемый взгляд эфиопа обшарил Силу с ног, обутых в сандалии, до покрытой пылью головы.
— Я ищу дом Епенета.
— Это и есть дом Епенета. Как доложить хозяину?
— Друг Феофила.
Слуга распахнул дверь шире.
— Я Макомбо. Заходите. Сюда. — Он плотно закрыл за Силой дверь. — Подождите здесь. — И удалился.
Это был дом богатого человека. Галереи с колоннами, фрески на стенах. Открытый внутренний дворик с беломраморной статуей женщины, льющей воду из кувшина. От звука воды Сила осознал, как его мучит жажда. Он тяжело вздохнул: скорее бы сбросить с плеч поклажу и сесть.
Приближались шаги — торопливый перестук сандалий. Через двор спешил высокий широкоплечий мужчина. Коротко стриженные седые волосы, чеканные черты лица.
— Я Епенет.
— Я от Урбана.
— От какого Урбана?
Подобной предосторожности и следовало ожидать.
— От того, что с агоры. — Сила раскрыл котомку и вытащил пригоршню крупных фиников.
Епенет рассмеялся.
— Ах да! «Лучшие финики и смоквы во всей империи»! — Он протянул руки. — Добро пожаловать!
Сила ответил на приветствие, сознавая, что сам выказал гораздо меньше энтузиазма.
— Идем! — Епенет тихо отдал Макомбо какое–то распоряжение и повел Силу через двор, через арку, в другую половину дома. В большой комнате сидели несколько человек. Сила узнал одного.
Патробас живо вскочил на ноги.
— Сила! — Широко улыбаясь, он заключил его в объятия. — А мы боялись, что тебя потеряли. — Он отстранился и, крепко сжав локоть Силы, обратился к остальным:
— Бог ответил на наши молитвы.
Его окружили. Поток сердечных приветствий снес последние, возведенные Силой стены самозащиты. Плечи его обвисли, и он, низко опустив голову, тяжело зарыдал.
На какое–то мгновение все умолкли, а потом разом заговорили:
— Налейте ему вина.
— Ты совсем обессилел!
— Садись. Поешь.
— Макомбо, ставь поднос сюда.
Патробас нахмурился и повел Силу за собой.
— Отдохни вот тут.
Когда кто–то хотел взять у Силы из рук мешок, тот инстинктивно вцепился в него еще крепче.
— Нет!
— Здесь ты в безопасности, — сказал Епенет. — Будь как дома.
Сила устыдился.
— Я должен беречь свитки.
— Положи мешок рядом с собой, — посоветовал Патробас. — Никто не тронет его без твоего разрешения.
Сила уселся в полном изнеможении. Окружавшие его лица выражали только любовь и сострадание. На него полными слез глазами смотрела какая–то женщина. Его тронуло ее участие.
— Здесь письма, — ему удалось, наконец, стянуть мешок с плеч и поставить рядом. — Списки с тех, что писал Павел Коринфской церкви. И Петр…
Голос сорвался. Закрыв лицо руками, он пытался справиться с собой — и не мог. Плечи содрогались от рыданий.
Кто–то стиснул его плечо. Они плакали вместе с ним, и его окружила такая любовь, что стесняться было совершенно нечего.
— Наш друг теперь с Господом, — голос Патробаса осип от горя.
— Да. Теперь им с женой никто ничего не сделает.
— Сейчас, когда мы говорим о них, они уже в присутствии Божьем.
И как же я жажду там оказаться, — хотелось вскричать Силе. — Снова увидеть лицо Иисуса! Чтобы настал конец испытаниям, конец страхам, конец сомнениям, настигающим его в самые неожиданные минуты. О, Господь, я проигрываю битву с самим собой!
— Нам надлежит твердо держаться того, что мы почитаем за истину.
Слова Павла — из такого далекого прошлого. Они сидели в темнице, их окружала тьма, боль раздирала избитые палками тела. «Держись!» — говорил он.
— Я стараюсь, — простонал Сила.
— Что он говорит?
— Иисус умер за наши грехи и был воскрешен из мертвых на третий день… — пробормотал Сила, уткнув лицо в ладони. Но все, что стояло перед его взором, — Господь на кресте, обезглавленный Павел, распятый Петр. Он прижал к глазам запястья.
— Он болен…
— Тише…
— Сила! — На сей раз твердая рука, рука римлянина. Перед ним поставили поднос с едой. Епенет и Патробас уговаривали его поесть. Трясущимися руками Сила взял хлеб и преломил. Сие есть тело мое… Он держал две половинки, руки дрожали.
— Смею ли я есть от Него?
Озабоченный шепот.
Епенет налил в чашу вина, протянул ему.
— Пей.
Сила уставился на красную жидкость. Сия есть кровь моя… Он вспомнил Иисуса на кресте: как из раны в боку, пронзенном копьем, текли кровь и вода. Вспомнил, как висел вниз головой Петр.
Боль сдавила грудь. Бешено застучало сердце: все быстрее, быстрее. В комнате потемнело.
— Сила!
Он услышал рев римской толпы. В него впились чьи то руки. Да будет так, Господь. Смерть — это конец страданиям. И покой. Прошу тебя, Господи. Дай мне покой.
— Сила… — Теперь голос женщины. Близко. Он почувствовал на лице ее дыхание. — Не покидай нас, пожалуйста…
Голоса над ним, вокруг него, а потом — полное безмолвие.
* * *Сила проснулся в замешательстве. На подставке горел глиняный светильник. Кто–то подошел. На лоб легла прохладная рука. Сила застонал и закрыл глаза. Горло перехватило и обожгло.
Сильная рука скользнула за спину, приподняла.
— Попейте, — Макомбо поднес к губам чашку.
Что–то теплое, подслащенное медом.
— Еще немного. Будете лучше спать.
Сила вспомнил, попытался встать.
— Где они? Где? Рукописи!
— Здесь, — Макомбо поднял мешок.
Сила схватил его и, прижав к себе, со вздохом повалился на кровать.
— Никто их не отнимет, Сила.
Голоса являлись и уходили вместе со снами. Павел говорил с ним у походного костра. Лука перевязывал раны. Они шли по римской дороге и пели.
Его разбудил звук шагов, но он снова провалился в сон. И опять, взволнованный Павел мерил шагами комнату, а Сила тряс головой. «Если только ты придешь в покой, друг мой, и помолишься, слова найдутся».
Снова голоса, уже знакомые. Макомбо с Епенетом.
— С кем это он разговаривает?
— Понятия не имею.
— Сила…
Он открыл глаза. В лучах солнечного света стояла женщина. Она подошла ближе, и он нахмурился.
